In Moscow my studio is located in the Karl Faberge Lyceum, No 332. I have taught two classes there for several years, off and on. Something of a token of my appreciation for my studio space; it's also interesting to work with the young Russian students and get their feedback.

On September 1, 2004 I came to the entrance of the school just as the director, Boris Vademivich, was finishing his annual talk to the new and returning students after the summer holiday. I quietly snuck through the crowd hoping not to disrupt his talk or draw attention to myself. One year I accidentally tangled with a speaker cord during the same ceremony and rendered the director inaudible to the crowd; unbeknownst to me at the time. However, I was made aware of it later. This time I didn't want any more problems or embarrassments. But I was seen by one of our assistant directors, Marina Levovna, and she promptly made a subtle presentation of a single pink rose to me as I scurried through the door; grateful and red faced. For non-Russians it is important to know that September 1 is always the first day of school throughout the country and such ceremony's with gifts of flowers, sweets and little presents for the student's favored teachers are the norm. It's really the first school holiday of the year and very special. With the younger students, and some of the older kids, you see the whole family turn out accompanying the student for this very special day.

Other then the first day ceremony I was not expecting much more then a normal work day in my studio. My tendency is to play loud pop music on the radio while I work. Not too much later in the morning the radio reported the first indications of the drama unfolding in Northern Ossetia in the city of Beslan. I had never heard of Beslan before and hostage situations are not that uncommon in Russia. We had a bombing and one other incident in Moscow in the weeks just before. One thing that stuck in my mind from the beginning was that it was at a school and on the first day of classes. A deeper sense of fear and anxiety were my reactions. Not only do I work in a school but I have two young children in grade school and preschool in Moscow. It all seemed very close to home and heart; a direct connection with the families of the children in Beslan.

The reports as we know now were vague and misleading as to the numbers being held hostage in the first day and on into the second day of the tragedy in Beslan. We knew there were dead but not many. Their bodies were lying about the school grounds for the three days of the hostage situation there. Some of the younger kids were released with some adults at one point and that gave me hope. Unlike most news stories in Russia, this drama was reported live on several radio and television stations. It was hard not to get involved emotionally and speculate the outcome. I was always hopeful; even though I am fully aware of the Russian record of dealing with these types of dilemmas. Then on the third day the battle began, inadvertently so they reported. My hopefulness became fear for the poor kids caught in the middle. I have a television at the studio and we turned it on to see if they had any more information then the radio. What they had were live images from the battle. It wasn't clear of course about what was actually going on but at first it didn't appear to be so deadly. We just didn't know much at that point. We didn't know about the bombs in the gym. Or the explosives used by the Russian troops to gain access to the building. Or how bad the firefight was and that the terrorists were shooting kids and adults as they tried to escape the school. None of that was at all clear even on television, at first. Some bodies began to be shown with some of the wounded and terrified victims. I first thought to myself that casualties might be minimal. Those escaping didn't look too bloodied, in the beginning. Truthfully, I was hopeful to the last and in denial until the facts became clear later in the day and over the next few days.

Ultimately, it was a massacre of innocents with an official veil over what truth there really was. Reports came out about the various eye witness reports and we now know some 330 died; give or take considering the fire and explosives used.

The image that stuck with me was one of a child victim's feet protruding from a blanket or sheet as the body lay on a stretcher. The men attending the dead appeared uncertain but ultimately chose to remove the youth's body from the stretcher and place it on the grass. Of course they needed the stretcher for removing wounded and other dead. This child was beyond help and no longer needed the stretcher's support. The camera angle on this small aspect of the ongoing story of the Battle of Beslan showed only the child's shrouded lower legs and feet and the lower portions of the men attending who were moving the victims about. Even in this abbreviated view I sensed grief and caring in the attendant's posture and movements. It made it all the sadder to witness.

That vision remained embedded in my mind over the next weeks. Initially I was reluctant to exploit the anonymous child's partial image even though it was not particularly gruesome or specific. It was a small fact in a large tragedy. But it was 'the' symbol that burned into my brain and represented Beslan.

Within days a verse emerged from my grief and sympathy; it developed into a poem finally requiring an image. I did a couple of sketches which were the beginnings of my installation which would be titled "In a Word".

I chose an isolated, austere and simple setting that could be a school hall or utility room. It may be a morgue floor; certainly a common place and universal in its Russian-ness. The lamp speaks of the illumination of truth in the drama; a truth that emerged from our cumulative grief and concern for the dead, wounded and the families left behind to mourn. This particular lamp was also chosen for its institutional appearance. The wall is half tiled and half painted with a utilitarian green paint common in most of the world as well as in Russia. I present the poem as if it were a school announcement on the wall. Photos are mainly of living children, but some of the actual victem's images are used. Useing the living emphasizes the vulnerability of all of us. The feet are my memory of that dead child in that field that early September day. It is my memorial to that victim and all the victims of that tragedy. For that matter "all tragedy's in the name of a cause or a country that murder and maim our world's children."

The feet are the color of the dried dead pink rose in the installation. It's the rose I was presented the first day of September. It will decay and I will replace it from time to time. But it was such a strong personal remembrance of that day that I couldn't separate it from the piece. It belongs there as a memory of that day's initial sense of hope and a memorial to its ultimate loss.

Frank Williams, Moscow 2005

Many thanks to Polly Gannon for her sensitively interpreted translation of this poem into Russian

Одним словом

В Москве моя студия расположена в лицее № 332 имени Карла Фаберже. Я преподавал там два предмета, в течение нескольких лет, с перерывами. Это было выражение признательности за возможность использовать студию, а кроме того, мне интересно работать с русскими учениками и узнавать их взгляд на мир.

Первого сентября 2004 года я подошел ко входу в школу в тот самый момент, когда директор Борис Вадимович заканчивал свое ежегодное обращение к первоклассникам и ученикам, вернувшимся после каникул. Я тихо пробирался сквозь толпу, надеясь не помешать его речи и не привлечь к себе внимания.
Когда-то во время такой же церемонии я запутался в проводах от усилителя, и случайно отключил микрофон директора, и все зрители перестали его слышать. Сам я в тот момент этого не понял, однако позднее мне объяснили, что случилось. В этот раз я не хотел никаких проблем или затруднений. Но одна из помощниц директора, Марина Львовна, заметила меня и деликатно преподнесла мне одну красную розу, в то время как я торопливо пробирался к двери, покрасневший и исполненный благодарности. Для тех, кто не живет в России, важно знать, что первое сентября здесь – это начало занятий в школах по всей стране. Этот праздник всегда сопровождается подобными церемониями, когда самым любимым учителям дарят цветы, конфеты и маленькие подарки. Это первый настоящий праздник учебного года, и он очень значим. Целые семьи первоклассников и старших учеников приходят вмести с ними в школу в этот день.

Кроме церемонии начала учебного год, меня в тот день ждала только работа в моей студии. Обычно, когда я работаю, я включаю очень громкую поп-музыку. Вскоре тем же утром по радио появились первые сообщения о драме, разворачивающейся в городе Беслане, в Северной Осетии. Я никогда до этого не слышал о Беслане, да и ситуация с захватом заложников не такая уж новость для России. За несколько недель до этого в Москве произошел взрыв бомбы и еще один инцидент. Единственное, что тогда застряло у меня в голове – то, что на этот раз дело происходило в школе и в первый день занятий. Я испытывал более серьезное ощущение страха и тревоги. Кроме того, что я сам работаю в школе, у меня у самого есть двое маленьких детей, один из которых ходит в школу, а другой в детский сад в Москве. Все казалось, происходило близко к дому и принималось близко к сердцу – я чувствовал прямую связь с семьями тех детей из Беслана.

Как мы теперь знаем, репортажи с места событий были невнятными и недостоверными в отношении количества заложников, захваченных в первый день, и происходящего во второй день бесланской трагедии. Мы знали, что были погибшие, но их было немного. Во время всех трех дней, пока школа находилась в руках террористов, тела погибших лежали на школьном дворе. В какой-то момент несколько младших детей были освобождены вместе с некоторыми взрослыми, и это позволило мне надеяться на лучшее. В отличие от многих последних событий происходивших в России, эта история широко освещалась в прямых трансляциях нескольких радиостанций и телеканалов. Было невозможно избежать эмоциональной реакции, все строили прогнозы возможного исхода. Я продолжал надеяться, хотя был хорошо знаком со статистикой исходов подобных ситуаций в России. Затем, на третий день, началась боевая операция - незапланированная , как говорилось в репортажах. Моя надежда сменилась страхом за бедных детей, попавших в самое пекло. У меня в студии есть телевизор, и мы включили его на случай, если там будет больше информации, чем на радио. По телевизору показывали прямые репортажи с места боевых действий. Конечно же, было неясно, что там на самом деле происходит, но поначалу все не казалось смертельно опасным. Просто в тот момент нам мало что было известно. Мы не знали, что в спортивном зале была бомба. Не знали, что русские войска использовали взрывчатые вещества для того, чтобы пробраться в здание. Нам было неизвестно, насколько серьезной оказалась перестрелка, и что террористы стреляли в детей и взрослых, пытавшихся выбраться из здания школы. Даже телерепортажи вначале не проясняли ситуацию. Потом начали показывать тела некоторых погибших, раненых и перепуганных жертв. Вначале я сам думал, что потери могут быть минимальными. Те, кому удавалось убежать, не выглядели слишком окровавленными. Если честно, я надеялся до последнего и не верил в возможность печального исхода, пока он не стал очевидным - к концу дня, и в следующие несколько дней.

Фактически, это было избиение младенцев, в котором правда была официально замаскирована. Вышли отчеты, составленные по рассказам разных очевидцев, и мы теперь знаем, чт погибло около 330 человек, с поправкой в ту или иную сторону из-за использования огня и взрывчатых веществ.

Образ, который застрял у меня в голове – ножки погибшего ребенка, выступающие из-под одеяла или простыни, в которое было завернуто тело на носилках. Люди, занимавшиеся погибшим, казалось, не знали, что делать, но в конце концов решили переложить тело ребенка с носилок на траву. Естественно, им нужны были носилки, чтобы уносить других погибших и раненых. Этому ребенку уже нельзя было помочь, и носилки ему были не нужны. Угол съемки этой маленькой детали Бесланской трагедии позволял увидеть только завернутые в простыню ножки ребенка и нижнюю половину тел людей, которые переносили жертву. И даже в этом сокращенном виде, образ позволил мне почувствовать страдание и заботу в позе и движениях присутствующих. Смотреть на это было еще печальнее.

В течение нескольких недель этот образ не выходил у меня из головы. Изначально мне не хотелось использовать частичный образ незнакомого ребенка, хотя в нем не было ничего конкретного или отвратительного. Это было просто маленькое свидетельство большой трагедии. Но это был символ Беслана, прожегший мой мозг.

Через несколько дней мое горе и сочувствие заставили меня написать несколько стихотворных строк, которые затем превратились в целое стихотворение, и в конце концов потребовали зрительного образа. Я сделал несколько набросков. Они стали началом моей инсталляции, названной «Одним словом».

Я выбрал изолированное, аскетичное и простое место действия, которое могло бы быть школьным коридором или подсобкой. Это мог быть пол в морге - некое универсальное общественное место, и опредленно русское. Лампа представляет собой освещение трагической правды- правды нашего общего горя и переживаний за погибших, раненых и оплакивающих их семей. Я выбрал именно эту лампу, потому что она выглядела, как предмет из какого-нибудь учреждения. Стена наполовину выложена плиткой, наполовину покрашена той практичной зеленой краской, которую мы встречаем по всему миру, в том числе и в России. Я включил в инсталляцию стихотворение, как если бы это было объявление в школе на стене. В основном были использованы фотографии живых детей, но также и несколько образов реальных жертв. Живые дети подчеркивают уязвимость каждого из нас. Ступни мертвого ребенка - это мое воспоминание того раннего сентябрского дня и памятник этой маленькой жертве и всем жертвам той трагедии. В сущности, «трагедия в том, что это совершается по причине и во имя страны, которая убивает и калечит наших детей».

Ноги ребенка цвета той увядшей сухой розы, которая является частью инсталляции. Это та самая роза, которую мне подарили первого сентября. Потом она увянет окончательно, и я заменю ее на новую. Но это было настолько сильное личное воспоминание о том дне, что я не могу отделить этот цветок от всего произведения. Он напоминает мне о надежде, которую мы испытывали вначале и увековечивает нашу огромную потерю.

Одним словом, БЕСЛАН

Одной фразой – "Все действия произведены 'по причине' или 'во имя страны', действия, которые убивают и калечат наших детей и нашу надежду на мир во всем мире."

Не в том дело, что я буду скучать по маминым рукам,
Ее дыханию на моем лице

                                                             Нет!

Папиному голосу,
Его рукам за работой

                                                             Нет!

Смеху брата,
Улыбке сестры

                                                             Нет!

Понимающему лицу бабушки,
Запахам у нее на кухне

                                                             Нет!

Дому и школе,
Реке и холмам,
Весенним полям
И осеннему лесу...

                                                             Нет!

Дело не в том, что я буду по этому скучать.

Но,
                 у меня нет будущего!

Планы
Страсти
Успех
Неудачи
Любовь
Семья
Дети

Жизнь – все это

                 отняли у меня, когда в последнее мгновение ужаса вдруг стало темно

Фрэнк Уильямс, Москва 2005

Many thanks to Polly Gannon for her sensitively interpreted translation of this poem into Russian

back to thumbnails | slide show

© Frank Williams. All Rights Reserved.